Биография. Монаков.

В ту пору, когда Монаков был ещё сильно молод, он любил, как сказали бы сейчас, прикалываться.

Советское время, 60-е годы, то есть иностранцев в Москве – есть, но мало, они – особая статья. Монаков – в кожаной куртке, с бородкой и трубкой в зубах – заходит в крутой центральный ресторан и, когда к нему подходит официант, обращается на прекрасном английском языке. То есть – это произношение прекрасное и безукоризнено английское. А вот слов там настоящих нет, только тщательно подобранный набор звуков. Официант балдеет: он курсы кончал и объясняться с иностранцами может, но в данном случае... Официант извиняется на английском и просит повторить. Монаков терпеливо, хотя и чуть раздражённо, повторяет свой монолог с вариациями ещё пару раз, после чего пожимает плечами и переходит на ломаный русский. Официант счастлив, что избежал неприятных разборок и обслуживает его с восторгом.

Монаков умел имитировать чужие голоса. Однажды он ещё с одной девушкой, которая имела опыт диктора на радио, сделали целый монтаж. Монаков примчался на работу с магнитофоном и сказал: - Вот, включил радио – а там передача про наш институт – чудом удалось записать... – И включал магнитофон. Действительно: гаденькое музыкальное вступление... на передовых рубежах науки... наш корреспондент... въезжаем под берёзы... светлые здания... интервью с сотрудниками... И вот тут начиналось самое замечательное: голоса сотрудников узнавались без представления, но, Боже, что за ахинею они несли! По своей теме и по своему характеру, но – чушь полную, возрастающую с каждым новым интервью. Так что постепенно слушатели въезжали в то, что это прикол. Происходило это обычно на уровне интервью с «аспирантом из солнечного Азербайджана Мамедом Салмановым», который говорил: «- Приезжайте, гостем будете, баранину привезёте...». (Только два человека в институте – Б.С. Кузин и мой отец – были настолько уверены в возможном идиотизме человечества, что приняли этот монтаж за правду до самого конца.)

В конце 60-х – не все сейчас помнят – у нас на слуху были хунвэйбины. В.И. Романенко рассказали частушку:
Полюбила хунвэйбина
И повесила портрет.
Просыпаюсь утром рано –
Хун висит, а бина нет.
К Романенко частушка привязалась, он полдня ходил и бормотал её себе под нос, а выговорить её было некому: вроде и ничего неприличного в ней нет, а всё-таки... Наконец, набрал номер телефона Монакова и, как только трубку сняли, выпалил:
- Андрей, слушай! – и частушку.
В ответ раздалось очень солидное, весомое и брезгливое: - Что-о это-о за безобра-азие! Кто это говорит?..
Рпоманенко отшвырнул трубку на рычаги. Не туда попал! Сначала испугался. Потом обрадовался, что не представился. И лишь потом уже до него дошло, что это Монаков баловался начальницким голосом.

Мои рисунки того времени: Монаков без бороды и с бородой:

( Рисунки: )