Я был молод, высок, был блондин, был с иголочки новый и без страха смотрел на свою худощавую тень: каждый день я питался в столовой. Я себя почитал покровителем муз, рифмы брал только самые необыкновенные и с презрением сноба взирал на Вену я, и Нью-Йорку предпочтя Некоуз. (Бедный Йорк!) А теперь я не выпью и чашечки кофея… Несвершенье – какой утомительный труд. Это – проза. Могильщики садят делянку картофеля и, чтоб лучше он вырос, работу на дом берут. Шпарят Парки - суровые нитки не шелк, ведьмы снова местком соберут для Макбета, и кончается лето… Ах, милые альфа и бета, как печально, когда до омеги дошел!
no subject
высок,
был блондин,
был с иголочки новый
и без страха смотрел на свою худощавую тень:
каждый день
я питался в столовой.
Я себя почитал покровителем муз,
рифмы брал только самые необыкновенные
и с презрением сноба взирал на Вену я,
и Нью-Йорку предпочтя Некоуз.
(Бедный Йорк!)
А теперь я не выпью и чашечки кофея…
Несвершенье – какой утомительный труд.
Это – проза.
Могильщики садят делянку картофеля
и, чтоб лучше он вырос, работу на дом берут.
Шпарят Парки - суровые нитки не шелк,
ведьмы снова местком соберут для Макбета,
и кончается лето…
Ах, милые альфа и бета,
как печально, когда до омеги дошел!